…Ты открыла очи мне
Сонным утром ранним
Прислонился я к стене
И шепотом сказал...

 Дай мне с дороги вдоволь напиться.

Чистой водицы дай мне, дай…

Поразительно, как, спустя годы, старые песни начинают звучать абсолютно иначе. Как, незаметно для себя, ты видишь в них, невиданных до сих пор, смысл, проникаешь в самую суть и видишь корень. Слова обнимают, как нежное, пуховое одеяло, проскальзывают в окно с первыми лучами декабрьского солнца, и ты напеваешь их, с необъяснимой улыбкой на лице шагая на работу.

От жаркого, знойного лета не осталось и следа. Все чаще по широким проспектам и тесным улочкам гуляет ветер, растрепывая, укладываемые часами, прически девушек. Сейчас именно та пора, которой никакое название больше не подходит, кроме как — мерзость. Но никаким словами не передать, на сколько эта мерзость мною любима.

Вот так вот, друг мой: тишина и безучастность – просто лишь на бок легший бойкот. Еще недавно мы с тобой тут гадали, кто из нас первый не вытерпит и уйдет. И, как оказалось, уходить довольно просто – хватило закончившихся листов и чернил. Не надо писем мне, мой далекий, не надо писем, прошу тебя – не пиши. Я не скажу, что меня отягощает чтенье.  Оно, скорее, во мне будоражит кровь, да и, к тому же, мой адрес давно поменян. Боюсь, письмо заблудится и не дойдет. Боюсь, что осенний воздух этот — нам вечный финиш и урок. А чувство то, коим мы с тобой пылали, сотлело в пепел, а значит – впрок.

Холодно. Странно, я даже не заметил, как жаркое, знойное лето превратилось в продрогшую от холода, дышащую паром осень. Лежа на холодном полу, выдыхая тонны дыма в беспросветную темень зябкой комнаты, я всем нутром осознавал глупость своих поступков. Каждая клетка ныла от недостачи тепла, а глаза, то и дело, все с большими усилиями находили смысл открываться. Я отчаянно пытался понять, где же находилась та черта, та точка невозврата к, когда-то любящим меня, людям. Я отвернулся от всех, кто так настойчиво пытался не видеть моих оскалов, не слышать моих криков и не чувствовать толчков в обратную от себя сторону. Когда, мое сердце покрылось инеем, а мысли затянул горьковатый туман ненависти ко всему.

Он давно поселился и живет во мне. Сам того не замечая, я взращивал его и каждый день подкармливал порцией негатива. Мой внутренний зверь. Кажется, с каждым днем мне все тяжелее его контролировать. Руки трясутся, как у заядлого алкоголика, и малейшее неверное движение со стороны окружающих вызывает скрежет зубов и бурление злости внутри. 

Так уж распорядилась судьба, что каждое утро я сталкиваюсь со своей пожизненной фобией по имени Лифт. Офис, располагающийся на 24-ом этаже, в совокупности с заядлой «совой», а именно с еле продертыми ранним утром глазами, прям носом утыкают меня в эту опасную комнатку, где даже телефон не ловит связь.

Попробуй просто жить! Ты себе даже не представляешь, как это, жить и не отягощать себя налогом на счастье и свет. Просто любить, быть любимым, делиться внутренним светом. Это, на самом деле, просто. На много проще, что скука, зависть, горечь, грязь и болезнь, которые заполняют пустые камеры душ, уголки людских сердец. Оставить, отпустить и быть выше. Не утыкаться взглядом под ноги и не принимать горизонт за точку финиша жизни.

Этот мрак проникает в самое сердце, как истинный нахлебник, выжимая, будто мокрую тряпку, грусть и нагло, не дождавшись моего согласия, переходит на «ты». Как в школе, усаживает за парту и говорит: «Ты знаешь, я здесь уже давненько слоняюсь, но случись кому мимо пройти, своему или иностранцу, так сразу пугают меня эти натянутые разговоры, и чувствую, будто я их сердца обременяю. Будто бы словом их убиваю, а то слово – воздух. И в нем каждый видит свое – необыкновенность или примитивность – это зависит от оптики, коей ты обладаешь.»

…Я поднимаю голову вверх.

Там, в высоте,

Облака, коньки заострив,

Расклеиваясь и сплетаясь

Бездумно скользят.

Леша неправ.

Мертвых за мертвое

Задеть нельзя…

Странное чувство понимания того, что ничего не любишь больше предвкушения осени. Запах утренней свежести, сырого тумана и свободы. Измученный, обессиленный от летнего зноя и парящего жаром асфальта, город сбрасывает одежду и замирает. Где раньше источалась только невыносимая  жара, появляется свежий воздух. Ветер поспешно разносит его повсюду, дурманит, попадая в легкие. И каждый раз, будто впервые, кажется, будто все лето ты и не дышал вовсе, а таял хмелем, немой жарой, расплавившимся асфальтом. А теперь ты проснулся, став иным, вышел из забытья.