Каждая из них ждет от тебя ласки, но ты ее даришь тем, кто с тобой груб. И маска циника — лишь попытка выдать, высказать то, что у тебя в душе. Горячий кофе в чашке — вот, пожалуй, все, что тебе необходимо для спокойствия.  И каждое твое утро — это новый бой, в коем ты убежден, что жить без борьбы нельзя. Ты в плену своих же фобий, идеалов и желаний. (А как прекрасен неидеальный мир.) Но верх берет человеческая суть, которая тебя никуда не отпустит: ты видишь фон, но совсем не замечаешь суть.

…монтажёр, не ругайся, кто это снимал — Бог весть.

оператора выдайте!

кажется, в кадре — двое?

тише, я умоляю, — работаем с тем, что есть.

ничего, кроме боли.(с)

Ты замечал, как на лицах людей, вместо эмоций все чаще видны гримасы?  Ты замечал, как город меняет скорость, взгляд, цвет? Если ты хочешь отдачи, то надеяться — лишь время терять. Ты по глупости сам  слишком много отдал. И отдав, конечно, ноешь и стонешь, отправляясь пить из колодца, в который плюнул. Но никаким мылом не смоешь эту грязь, не смоешь кровь, в коей запачкал руки.

…Опять для целого мира потерян,

Опять не могу дышать в этой атмосфере.

 Снова закружило голову, как карусели.

Мысли рассеянные собираю еле-еле…

         Я знаю, ты только посмотришь с укором. Но я не буду ни о чем с тобой спорить, хороший мой, я не за этим к тебе пишу, кажется, в последний раз. Помню, как ты впадал в ступор после моего прости, потому как прощение ты считал уделом сильных душ. Я никогда не обвиняла тебя в слабости, и мысли не было упрекать. Но, дорогой, знал бы ты, на сколько мне больно было видеть, как ты теряешь лицо, перечеркивая все наше прошлое, что именовать не получится, но и отрекаться от него нельзя. Как ты от безысходности, поджав хвост, бежишь ко мне и со скрежетом в душе врешь в глаза о свершении своих мечтаний. Как ты жалок, когда заходит речь о былом, говоришь: «Позволь! Я не виноват». Ты предаешь тех, кому так громко заявлял о своей привязанности и потребности, и наглядно доказываешь, что весь сахар доверия- соль. Соль слез моих полуночных, что не давали уснуть. Соль криков, приглушенных подушкой, так, что б никто… Раз мы чужими были и остались, так и скажи. Но что б чужими за день стать? Мне никогда не понять.

Только к утру, я, просыпаясь, трезвею. В попытках расставить все по местам, понимаю: ты- отражение того, чего ты стоишь сам.

Город покрывается снегом, как новогодней мишурой. Из-под холодной толщи снова пытается выбраться память. Не оставляй сейчас, присядь. Побудь со мной. И в тот же миг боль начнет таять, как иней. Промерзлый январь кружится в ритме вальса, как та часть сонеты, где соло достается скрипке. Моя душа больше не вынесет разлуки временем. Как велика разница между тем, кем мы есть и тем, кем стать могли бы. Ты все мастерски увиваешься от щепетильных тем. Ну а внутри меня для них уже слишком мало места.

Город покрывается снегом. Скажи мне, у кого спросить, как же так вышло? Сердце теперь напоминает решето. Сквозь него проходит вся горечь, что ранее там хранилась. Не чувствуя, как память сущность раздирает, ощущаю тепло, что душу любовью согревает. И оно- единственное, что имеет значение.

Я тебя жду здесь. Пламя гаснет в камине…

Это уже неизлечимая паранойя.

Все же ты можешь меня спасти, подобно Ною.

Но я не уверен, что ты знаешь кто я…

Я не  могу тебе высказать все разом – просто не хватает слов. Телефонные гудки в мыслях замыкают привычный круг, выдирая из рук навыки и ремесло. Я едва успел тебе ответить, что я еще не профи, не капитан и даже не старпом — я всего лишь начинающий, единственный оставшийся в живых, сошедший с ума матрос. Мощная волна сломила мачту, пережевала и бросила на камни наш фрегат, а я так и остался сидеть на палубе до рассвета. Я так и остался ждать ответа, что это было? Ждать малейшего знака свыше. Господи, ведь ты не сможешь  бросить меня здесь с раной в груди. На это должна быть причина.

Он ухмыляется и молчит, он ничего давно мне о тебе не говорит. И такое чувство, будто огромный камень этим молчанием мне на шею подвешен. Руки тишиной перебиты, но я терплю с настойчивостью ястреба — я упрям. Я жду, когда ты придешь ко мне и скажешь: «Я люблю. А все, что до — забастовки».

Закрываю глаза, солнце слепит. Не успев утонуть, ладонь уже ощущает дно: эта тишь хуже крика, страшнее самого ужасного кино. Ты мне не пишешь ничего уже так давно.

Я забываю, кто ты. 

Сколь часто и повсюду так случается: я из себя такой весь, красив, умен и очень занят. Тишина в висках стучит, разрывая между нами связь, что равна постоянству спален.

Он подымает к небу глаза, выдыхает дым, он не снимает трубку: опять занят, опять в делах. По привычке кивает ей: «Я рад. Как я… рад». Придя за полночь домой, видит свечи, ужин, её у плиты. «Хочешь, я помогу тебе забыть все, что мучит, все, что было?». Он опрокидывает третий и поспешно: «Это, конечно очень мило. Но мне вставать ни свет, а еще собраться надо: ну там рубашки, галстуки, бумаги». И что-то жжет раскаленное внутри, ибо страшней его «не надо» ничего нет. Рано утром вздернется, проспав, убежит, забыв про все, что взять хотел.  Так в душу поселяется вселенский мрак, приводя с собой отчаяние- все как в кино.

Утерев слезы, переборов себя, наберет маму и все, что услышит: «Доченька, но я ведь тебе говорила, не стоит идти на поводу у одного лишь сердца. Оно- плохой советчик. Ну, ничего, время все исправит». Доченька идет на кухню, включает Сплин. Мысли, как заклинание: мир не окончен.

Сколь часто и повсюду так случается: мы забываем, что любить- это быть любимым. 

И небо где-то над головой было черно-синим, едва теплым.

Последний месяц лета бил по окнам.

 И никто из вас не знал, даже не думал задавать вопросов.

 Что там наверху жгут мечты мертвые звезды.

Если вдруг основа станет шаткой, ты пустишь в ход всю артиллерию.  Господи, порой я слышу хриплый голос, который твердит, что все вокруг — заманчивый сон. Люди ходят, опустив головы, пряча глаза. Люди ходят по магазинам, берут кредит, скупают вещи. Но нет ничего значимей, важнее нету храбрости в глаза, прямо сказать: я тобою убит.  Да, я убит, пулей, навылет, в сердце. Тысячей залпов, толчков, обид. Я к тебе приходил лишь, чтоб согреться, я от тебя уходил, замерзший, как глыба льда. И ее только твои руки расплавить могли, но ты уходить со всех радаров. Незримо, осечка, выдох.

Но, падая в сеть ищущих, ища пропавших, следуя вниз  за малой надеждой, в одержимости пытаясь склеить чашу, протягивая к небу руку, ломая кисть, что мне тебе оставалось ответить? Что я остался камнем, маяком средь этой мглы, причалом средь этих вод? Что не узнал, хоть и узнать пытался, что все по местам расставит только время? Что я мчал туда, где невозможно пройти? Что я обжегся потоком искр, пытаясь чистой любви костер разжечь?

Я утратил рассудок, я сумасшедший, знаю, такова моя суть. Здесь я заблудший в калейдоскопе лиц. Но перед тем как в раны мне соль засыпать, попробуй дать мне ответ. В чем мы с тобой похожи и где между нами грань? Ты рассудителен, умен и хладнокровен. Я же растерян, импульсивен, и я растрепан. Твоя твердая рука рушит мой хрупкий мир. Пусть я слабее, сейчас не время меряться силами. Пусть ты умней, что, кроме горя, от ума?

Но присмотрись, и ты увидишь, там, где ты остерегался, я доверял. Да.

И я знал об этом изначально,  лежа в колыбели.

 Звезды мертвеют только люди гораздо мертвее.

Смешные трагики, грустные комики.

 Вы так ничего и не поняли. 

Стены моего дома давно не помнят сна. Ты только представь, гул этих мыслей переполняет комнату, а безграничное расстояние в сердце наполняет тоска, ожидание, вокзалы, поезда и вагоны, вагоны, вагоны. Дезертир веры, такой себе цирк шапито, и давно уж без разницы, станет ли тайное явью.  Не изменить ни строчки — сценарий давно утвержден. Я улыбаюсь всегда, но сейчас мне не смешно и подавно. С каждой минутой сильнее сжимаю ладонь. Люди выносят мозг, остается лишь закрыть дверь за ними. Каждый норовит поставить в упрек мой тон, но лишь он один следит за словами в тоне.

Поезд толкают удары моих молитв, воля вся собрана в стальной кулак терпенья. Как повсеместна грязь, как вездесуща пафосность — достали. Полные злости и желчи людские рты, пора перестать их слушать, не так ли? Пора в лабиринте сплошь искривленных дорог, найти свою, пусть зигзагом, но верную.  

И что же делать? Чего ждать, во что верить? Как мне дышать и жить? Как мне распутать этот тончайший клубок? Как из этой бездны уцелевшей выйти? Мне говорили, прячься, ты- решето. Все через себя пропускаю и боль и радость. Я улыбаюсь всегда, но сейчас мне не смешно и подавно. Поезд пришел. Конечная. Вставай. Мы выходим. 

Светлая девочка. Со светлыми надеждами внутри. Черная метка и постоянное опасение упасть и разбиться. Бой начат: пять, четыре, три, два. Ураган ощущений: лица, слова, эмоции. Светлая девочка. Со светлой душой внутри. Темное уныние и скука. Скорбь, боль и буря. Все, что ранее было — по швам. Не нравится — рви, жги. Хочешь – гори, развеешься пеплом. Светлая девочка, вязаный светло-бежевый шарф. Светлые лилии в ванной, светлая спальня. Финиш агонии, где ты оставил ей шрам. Бесом ты послан или же Бога посланник? Светлая девочка с темным желанием сна. Она не вместит в себе иллюзию, где вы вдвоем, раздробит на два, сделав тот самый шаг от любви до мести.

Светлая девочка. Со светлыми надеждами внутри. Ветер минувшего. Все к тебе линии сорваны вместе с транспарантом «Мы». Нет его больше, от «мы» ни следа, ни звука. Лишь, сдержав слезы, утыкается в горизонт на алый закат. Шепчет: прошло, не вернуть назад. Тот, кто твой, не предаст, не ранит, а он хранит. Любит, боготворит, ждет, не врет, оберегает. Ждет и бережет — два слова, а сколько смысла. Вдох, шаг с карниза. Падение, взлет и выдох. Светлая девочка. Скорбь, пустота и всплеск.  Столкновение, удар, асфальт, слезы, осознание. Переломы и боль, черная метка, неподвижность. Раны покроются мелким, как песок, тальком. Любовь и вера ее воскресят вновь. Бесшумно откроет глаза, в ресницах трепет. Тихо подняв руку, дотронется до неба. И вдруг поймет – ты ведь ее не ждешь. А коли любил бы… бы. Многоточие, сомнение. И одно не дает покоя- как так можно, резко жестоко кидать тех, кто и так хрупок и слаб?

Светлая девочка… Светлая… Светлый глобальный знак. Темная метка и его слова: я спутал…

Вот уже полгода, каждое утро я просыпаюсь ровно на семь минут раньше будильника. На который час я не устанавливал бы сигнал, за сколько времени до пробуждения я бы не лег, мои глаза открываются за, чертовы, семь минут. Этот, на первый взгляд, малый отрезок времени становится моим регулярным утренним адом. Это некий звездный час моей пустоты, ее возможность напомнить о себе и, в честь восхода солнца, потыкать иглами в, незажившие после предыдущего утра, раны.
Открыв глаза, я боюсь повернуть направо голову и не увидеть там тебя. Я просто лежу и смотрю на желтовато-белый потолок. Перед глазами пролетает то недолгое время, проведенное вместе, все ссоры и совершенно иные исходы, поступи мы по-другому. Все вокруг напоминает о прошлом: дерево, нарисованное тобой на стене, стикеры на лампе, шторы, что стоили тебе тонн нервов. Не могу заставить себя пошевелиться, а эти 420 секунд, отдаляющие меня от будничной суматохи, кажутся бесконечными. А самым желанным является то, чтобы не опоздал будильник. 
Вот уже полгода, каждое утро я просыпаюсь ровно на семь минут раньше будильника. Вот уже полгода, как тебя не стало.